«Юра Борисов мне нравится». Хабенский рассказал о театре, кино и авиации

Есть ли у него враги, откуда растут золотые руки и чем радуют дочки — об этом и не только в большом эксклюзивном интервью aif.ru рассказал худрук и директор МХТ им. Чехова Константин Хабенский.

Татьяна Уланова, aif.ru: Константин, МХТ отличается, в том числе и тем, что у вас, простите, народный на народном… Тяжело было три года назад, когда только вошли в кабинет с бюстом Олега Ефремова?

Константин Хабенский: Я особо не разделяю артистов на народных и заслуженных. Дело в том, как звание отражается на характере человека, на его восприятии себя. Или не отражается — если артист жаждет дальше изучать профессию. К счастью, второй вариант у нас преобладает. Поэтому особых проблем с испорченными титулами характерами не было.

— С тех пор, как стали худруком, друзей прибавилось?

— На количестве друзей это не отразилось. А вот единомышленников стало больше. Самое сложное в стенах этого прекрасного заведения — придумать идею и своим примером, участием заставить других поверить в нее, чтобы пойти вперед.

— А враги у вас есть?

— А у кого их нет? Только у бездарности. Не считаю себя суперталантливым, но стараюсь делать свое дело. Пускай кому-то оно порой кажется смешным, пустячным, нереалистичным, нереализуемым.

— Что-то новое узнали о себе, о людях вокруг?

— И хорошее, и плохое. И не только об актерах, но и о представителях других цехов. О людях, от которых напрямую, возможно, зависит будущее театра. Открытий много. У меня ведь театрального опыта и практики, мягко говоря, не было. Приходилось во многие процессы погружаться, собирать административную команду.

Костомаров — без комментариев

— Роман Костомаров, по-моему, как раз из новых друзей?

— Дружбой это назвать нельзя. Как многие, я восхищался «Ледниковым периодом», когда мы все узнали Рому как яркого человека, работавшего с нашими девчонками-коллегами. У меня было предложение для него — войти в один театральный проект. В силу огромной занятости не вышло. А потом случилась беда. Мы все очень переживали. Казалось, каждый из нас, как мог, принимал тогда участие в его судьбе — деликатное или не очень. Чтобы Рома поскорее смог снова обрести почву под ногами. В прямом и переносном смыслах.

Поэтому сначала мы ввели его в номинацию Премии МХТ «Без комментариев», потом он стал более мобильным — мы продолжили общение, возникли совместные идеи, которые Роману подошли. Словом, не буду утверждать, что мы такие уж дружбаны. Просто хорошо и уважительно относимся друг к другу. Это важно.

— Тем не менее за бутылочкой встречаетесь, как вы однажды заметили…

— Я так пошутил накануне его Дня рождения. Надеюсь, никто не воспринял это как то, что мы еженедельно встречаемся. Дай Бог — раз в год есть возможность посидеть, поболтать.

— Когда он лежал в больнице, вы помогали?

— Скорее наблюдал. И только, когда страшный период между жизнью и смертью прошел, я начал задавать тем, кто с ним общался, вопросы: чем можно помочь. Потому что влезать и обещать: мы сейчас все решим, неправильно. Но подсказки я получил. И помочь удалось.

— Когда первая премия МХТ была вручена 90-летнему Станиславу Любшину, комментарии не потребовались. Но Роман совсем из другой сферы…

— Эта номинация не ограничивается нашим цехом. Она скорее говорит о человеке, его жизненном пути, поступках. И о том, как он зарекомендовал себя как личность.

— Мне кажется, когда с Романом случилась беда, вы как никто близко к сердцу восприняли ее. И вас когда-то, как его, мучили мысли: как теперь жить? Да и стоит ли?

— Честь и хвала близким, друзьям Ромы и, в первую очередь, Оксане. Львиная часть заслуги в том, что он жив, — ее.

Спасибо Олегу Павловичу Табакову

— Вы кино- и театральный актер, режиссер, руководитель. Несколько лет назад начали петь…

— Петь я еще не начал. Если уж серьезно говорить, то, что я делаю, не называется вокалом. Скорее актерское пение. Когда вижу, как выступают настоящие певцы, понимаю, что мне до них не дотянуться.

— Однако не побоялись за Петра Лещенко спеть в сериале?

— Это была актерская песня. Да, с элементами уроков вокала — на какой опоре, как вести звук. Все это я благополучно забыл. И вернулся к своей манерке.

— Ипостасей у вас много. Но почему и худрук, и директор? Не можете никому делегировать административные полномочия?

— Двойная должность — наследие Олега Павловича Табакова. Он считал, что в театре должно быть единовластие. А вот, чтобы подобрать первого зама, нужно очень серьезно поработать. И сработаться. Должно пройти время, чтобы он смог разгрузить директора. Сейчас вот вроде притираемся, тьфу-тьфу…

— Но главное в вашей жизни — все-таки благотворительность?

— Наверное. Хотя… Что такое главное на самом деле, я, видимо, не очень понимаю. Есть то, что тебе интересно. И то, что ты уже не можешь бросить. Если бы в самом начале пути, скажем, через полгода после того, как занялся благотворительностью, я опустил руки, дело бы просто провалилось. Но спустя год фонд уже помог небольшому количеству детей. И бросать все это было не по понятиям, не по моему воспитанию. Знаете… Чем честнее мы работаем в театре и в кино, чем прозрачнее работа в фонде, тем лучше его результаты.

— Сейчас у вас приличный штат в фонде. Но поначалу-то вы сами ходили по больницам, смотрели на больных детей, в глаза их мамам. У вас железные нервы?

— Нервы не железные. Просто в тот момент никто за меня это не сделал бы. Но… Я никогда не предъявляю претензий тем, кто отказывается идти в больницу, в специальные боксы. Это действительно очень тяжело.

— И канцерофобия у многих по-прежнему сильна?

— Конечно. С ней очень сложно. Пробиваемся маленькими шажочками. На историю про то, что рак — приговор, было положено много времени, средств — в виде фильмов, книг и т. д. Услышав диагноз, люди испытывали шок. Мы же пытаемся доказать, что это просто диагноз.

— По-моему, еще в начале века люди опасались ходить к онкобольным, боясь заразиться.

— Была нехватка правильной информации. Тут многое важно: как доносить ее, как просить помощи других людей…

— Теперь фондов немало. А в телевизоре несчастные мамы по-прежнему просят денег на лечение детей. У многих возникает вопрос: почему такое сильное государство не может им помочь?

— Есть препараты, на которые действительно трудно собрать необходимую сумму. Поэтому несколько лет назад появился «Круг Добра», который занимается именно дорогостоящими лекарствами. Почему люди появляются в телевизоре, не могу вам ответить, каждое обращение нужно рассматривать индивидуально: где-то закончились квоты, где-то действительно нет нужных лекарств, где-то фонд, который ведет этого пациента, принял решение обратиться к помощи ТВ и зрителей.

Юра Борисов мне очень нравится

— Очень важная сегодня тема — СВО. Появились фильмы, спектакли, книги. А в планах МХТ постановки о бойцах спецоперации пока нет.

— Нужно подождать. Есть начало — нет финала. И говорить о том, что произошло с человеком во время СВО без некоего обобщения, мне кажется, преждевременно. Хотя с литературой, созданной за три года, уже можно работать. И мы думаем в этом направлении. Разговаривали, в частности с Аней Ревякиной. Нельзя сделать это просто для галочки, чтобы отрапортовать: вот вам своевременный спектакль. Я не стал бы суетиться, форсировать события. Ребята воюют, рискуют, отдают свои жизни. Так давайте и мы будем аккуратны с этой темой.

— Полагаю, меньше всего вы хотели бы говорить на тему «убежантов». Но ведь не думать о ней не можете. Из МХТ уехали трое. Можно будет их потом простить, если вернутся?

— Когда вернутся (если вернутся), будет другое понимание ситуации. Наша профессия эмоциональная. Зачастую люди делают выводы и совершают поступки на основе эмоций. В большинстве случаев решения об отъезде принимались именно так. Как я вижу, очень многие оказались без работы по основной профессии. Потому что для них работа — это родной язык, родной зритель. Здесь, в России, а не где-то в другом месте.

— В связи с проведением СВО и санкциями возникла и тема «Оскара». Наши мэтры сразу заявили: не надо наши фильмы отправлять, давайте делать свою премию. Вот Юру Борисову никто не отправлял. А он стал первым российским номинантом за мужскую роль второго плана. Вы смотрели «Анору»? Как вам фильм?

— Смотрел. Мне Юра очень нравится. Симпатичен и как человек, и как актер. Работали с ним плотно в одном «коротыше» — он был еще в самом начале кинопути, но я увидел его подход к делу. Что касается помпезной истории с наградами, скажу так: честь и хвала продюсерам, которые смогли протащить этот фильм на раскрученные премии мирового уровня, с историей. Не каждый год их лауреаты и победители были заслуженными, на мой взгляд. Но это уже другой вопрос.

— Константин, вы ведь всегда говорите то, что думаете. А от вопроса увильнули.

— Всегда говорю, что думаю, а вы уже расшифровываете.

— В свое время ваш режиссерский кинодебют «Собибор» попал в лонг-лист «Оскара». Осенью выступили с «Чайкой» как театральный постановщик. Гештальт закрыт?

— То, что я сел к монитору в «Собиборе», было достаточно резко принятым решением. Уже были знания о работе художника, оператора, не говоря уже об артистах. Этого понимания хватило, чтобы снять фильм так, как я его вижу. На монтаже осознал, что не получилось, еще чему-то учился. Но все равно это был вынужденный вход как режиссера.

О «Чайке» тоже долго думал, пытался предлагать постановщикам. И в кино, и в театре мне повезло работать с несколькими сумасшедшими людьми, которых действительно можно назвать режиссерами. Я на это звание ни в коем случае не претендую. Но то, какой мне хотелось бы видеть сегодняшнюю «Чайку» на сцене МХТ, я никому объяснить не смог. Поэтому плюнул на скромность и собрал команду актеров, подстраховавшись хорошими режиссерами по свету и звуку, художником, костюмером.

— И неожиданно вписался в историю ХIХ века Леонид Федоров.

— Песни я выбрал до того, как начал репетировать. Показалось, будто Федоров специально написал их для нашей «Чайки». Для меня он — знаковая личность рок-движения. И не только российского, наверное.

— Слушаете его в машине?

— Там может звучать все, что угодно. Зависит от настроения. Стараюсь радиостанцию подловить под себя, сегодняшнего.

— Критики не лишили вас желания ставить что-то после «Чайки»?

— Меня? Нет! Бывает вкусовщина, поверхностный разбор, когда люди выносят на бумагу или экран свое отношение к автору, а не к спектаклю. Хороших критиков, которые могли бы забросать меня гранатами аргументированно, осталось не так много.

«С приклеенной бородой вся мимика пропадает»

— У вас был довольно большой перерыв в кино. Но уже снялись в третьем сезоне «Метода», сбрив наконец бороду.

— Вам тоже она не нравилась? Почему-то многие воспринимали меня как бородатого и лохматого человека.

— А вы просто не любите приклеенную бороду.

— На одну — две смены — нормально. Но не на полгода, когда тебе ее постоянно приклеивают — отклеивают! Ходить со своей бородой — значит, экономить время. Утром можно подольше поспать. Вечером пораньше уехать с площадки. Потом, с приклеенной бородой лицо стягивается, вся мимика пропадает.

— Ваш кинорайдер изменился с тех пор, как заняли большой пост в театре?

— Никогда не менялся. Я не из тех, кто сначала заносит райдер, а потом — свои знания и умения. Потому что прихожу на площадку не есть, спать, а работать. Кофе, пепельница — вот и весь райдер.

— А если рабочий день 12 часов?

— Есть общий обед. Поели — и давайте дальше работать.

— Ну вам же делают поблажки — Хабенский не успел выучить текст, потому что загруженность колоссальная?

— Меня понимают, когда говорю: «Извините, буду с телефоном, жду звонка». Обычно же оставляю его на полдня и просматриваю как раз во время обеда, чтобы быстро ответить. А если я не выучил текст, так это, простите, мое «собачье дело». Должен выучить! Даже если некоторые слова пока заменяешь на похожие.

Не скажу, что с годами сила памяти прибавляется. Да и ковид зацепил. Теперь нужно больше времени на заучивание текстов.

— В кадре вы не по своей воле и в ледяную воду ныряли, и горели по-настоящему. А научиться еще чему хочется?

— Пока очень влечет авиация. На симуляторах пробовал — понравилось. Но подозреваю, это совсем не похоже на реальный полет. Незаконченные обязательства пока не дают возможности освоить это дело. А, может, еще что-то возникнет интересное…

Мы же играем не профессию, а людей в ней. Это большая разница. Если будешь плохо передавать то, что происходит с твоим героем, но при этом блестяще выточишь заготовку на токарном станке или филигранно пройдешь по канату, получится документальный фильм.

— Кстати, про заготовку. Говорят, у вас золотые руки и дома все делаете сами?

— У меня золотые руки и неважно, из какого места они растут. Так будет точнее. Я действительно люблю работать руками, но не всегда все получается. Да и времени особо нет. Если уж ЧП какое в доме, приходится браться, конечно.

Сын в поиске, дочки радуют

— Почему сейчас в кино столько натурализма? В советских фильмах, на которых вы тоже выросли, не было такого количества крови, секса. При этом люди переживали за героев, плакали.

— Да, достаточно было колыхающейся занавесочки, чтобы зрители с развитым воображением все поняли. Эротика была в дефиците. Но как только пошли польские и французские фильмы, выстроились очереди. Люди ломились в кинотеатры, невозможно было купить билеты на «Новые амазонки», «Эммануэль». Видеопрокаты разрывались от желающих взять кассеты. Конечно, нас воспитывали на другом кино. Но любознательность — «а как бывает по-другому» — всегда присутствовала.

— Вы ведь считаете, что в театре и кино должны быть истории для человека и про человека.

— Считаю. Но про количество крови и секса в кино надо спрашивать продюсеров. Это они требуют от сценаристов: мало крови, надо добавить, иначе потеряем зрителя. Производственный процесс! Приходится заниматься математикой.

— Ну да, либо страшилки, либо — сказки. Слава «Чебурашки» не дает покоя продюсерам.

— А что сказки? Я к ним хорошо относился, отношусь и буду относиться. Это же раздолье для актера! Кстати, в сказке всегда должно быть все очень красиво или… очень страшно. Словом, чересчур.

— Но в основном-то все вторично.

— Может, сейчас как раз то время, когда мы можем предложить что-то свое. А вообще я не вижу ничего страшного в том, что в Москве девять «Гамлетов», а в России, возможно, 20 «Чаек». Все ведь самобытные.

— «Старший сын» еще активно пошел по столичным подмосткам.

— Все это хороший материал, за который берутся режиссеры (я сейчас не про себя), знающие, что пьесы неоднократно ставились, но им тоже есть, что сказать. А если нечего — обходят стороной.

Сказки же… Ну пусть пока перекладываются, перемалываются. Мы вот тоже затеяли в театре народную сказку для взрослых — «Жил. Был. Дом». Сами сочинили. И покажем сначала в кино, а на следующий день — в МХТ.

— Прежде были популярны телеспектакли. Теперь театр вовсю пытается завоевать киноэкраны.

— Раньше это спокойно происходило. Сейчас в штормовом режиме, больше кричат об этом.

— Вы как-то сказали, что театр — в основном, для тех, кто любит винил. Это по-прежнему элитарное искусство? Но билеты на хорошие спектакли разлетаются как горячие пирожки.

— В процентном соотношении мы на последнем месте после интернет-платформ, ТВ, кино. Да, проигрываем. У нас в день — один сеанс, если елки или детский спектакль — может быть два. Но, слава Богу, театры забиты.

— Кстати, о детях. Сыну уже 17. Он участвовал в ваших проектах. Но свой путь нашел не в актерстве?

— Ищет. Пока в поиске. Разрабатывает интересные для него направления, меняет их, основываясь на чьих-то подсказках. Я задаю вопросы, правильно ли он понимает, что есть эта профессия или другая. Слушаю ответы. Озвучиваю свое понимание. В любом случае, Иван Константинович готовится к выбору, который может и не стать профессией на всю жизнь. Мой педагог Фильштинский, например, набирал 26 человек, окончили институт 15. А сейчас в профессии — дай Бог пятеро.

— А какие успехи у дочек? Чем радуют?

— Тем, что растут — физически, творчески, нравственно. Смотрю и радуюсь. Главное — есть движение вперед. Что еще нужно?..