«Боли пережил много». Стебунов рассказал о театре и мечте стать военным

Быть звездой в театре «Современник» сложно — тут что ни имя, то легенда. Но Иван Стебунов и в этой компании — среди первых. Его герои и отважные, и дурные, и заумные, и циничные, и наивные. Они кажутся то близкими-понятными, то аккуратно нарисованными рукой мастера.

В спектакле «Это моя жизнь», премьера которого состоялась этой весной, Иван сыграл одну из главных ролей. Об этой работе и о многом другом он рассказал в интервью aif.ru.

«У Волчек артист всегда был прав»

Елена Садкова, aif.ru: Иван, с премьерой вас! Довольны тем, как спектакль приняли зрители?

Иван Стебунов: Премьеры и первые показы всегда проходят гораздо тяжелее из-за волнения. Да и публика особая — театральные критики, коллеги. И все вдруг оказываются знатоками английской литературы, невероятно умными, утонченными и… предвзятыми людьми. Но это нормально, сам бываю тяжелым зрителем, мне редко что-то нравится. Но уже через несколько спектаклей в зале сидит публика, которая пришла посмотреть пьесу, увидеть нас, артистов. И тогда появляется отклик, смех. Уверен, мы — в начале очень интересного пути, это будет спектакль очень-очень значимый для каждого из нас — для зрителей и для театра.

— Как работалось с Аленой Бабенко?

— Прекрасно. Мы недавно подсчитали, что это уже пятая наша совместная работа в театре. А вот в кино мы пока не пересекались. Но каждый из нас заметил: именно пока. Понимаете, хороших актрис мало, а умных еще меньше. Я имею в виду умных в профессии, не говорю о бытовой жизни. Талантливый человек, для меня лично, и отличается массой сложностей внутри себя, массой вопросов и к себе, и к окружающим, и ко всему, что происходит. В Алене все совпало — и красота, и талант, и ум.

— Алёна Бабенко говорила, что в стенах «Современника» она чувствует присутствие основателей театра — Олега Ефремова, Галины Волчек, Олега Табакова. И когда идёт спектакль, уверена, что они смотрят на неё. Вы нечто подобное ощущаете?

— Перед выходом на сцену у нас висит портрет Галины Борисовны, в фойе всегда стоят стенды, посвященные разным событиям в жизни театра. Ты проходишь вдоль стен, на которых висят фотографии легенд «Современника», и волей-неволей останавливаешься, вглядываешься в них. Вроде видел сто раз, а все равно погружаешься в этот мир. По одной только мизансцене понимаешь, какой это спектакль. Ты видишь Олега Даля, Игоря Владимировича Квашу, и Гафта, и Галину Борисовну, и Олега Павловича Табакова, и чувствуешь энергетику этих артистов. Какие глаза, какие эмоции, какие линии в теле! Ну и портрет Галины Борисовны… Ты просто не можешь ещё раз не встретиться с ее глазами. Она была невероятно добрым зрителем. Серьезно! Всегда была счастлива тем, что происходит в театре. Мы для неё были неприкасаемые люди. Артист в этом театре всегда был прав.

«Детство провели, играя в войнушку»

— Ваша первая главная роль в кино — это немецкий проект «Пираты Эдельвейса». Вы были тогда еще студентом, а выучили огромный текст на иностранном языке!

— Мне было сложно! Честно скажу, терпеть не могу немецкий язык. Наверное, это что-то генетическое. А тут пришлось взять и выучить многостраничные тексты.  При том, что сам я не знал по-немецки ничего, кроме «шнеллер» и «Гитлер капут». Заучивал все, как маленький ребенок. А сейчас дошло до того, что выучиваю за 4 минуты любой текст.

— Можно поподробнее про ваши отношения с немецким?

— Мы провели все свое детство, играя в войнушку — русские против немцев. Все же на фильмах о Великой Отечественной выросли. У меня даже была такая история. После съемок в «Курсантах» шли мы с друзьями, Сашей Ильиным и Сашей Голубевым, через какие-то сопки. Мы тогда у Саши Ильина, он племянник артиста Владимира Ильина, на даче отдыхали. Разговорились про ассоциации и где-то на пригорке, посмотрев вниз, я сказал: «А у меня одна картина — идут "Тигры"». И Саша Ильин ответил: «У меня тоже!» Не помню, как мы на это вышли, но в этом нашем небольшом путешествии каждый из нас, не сговариваясь, представил себя на секунду солдатом в 1941−1945 годах. Серьезно. Не знаю, есть ли у нового поколения такое, но у нас еще осталось генетически, да.

— Вот вы «Курсантов» вспомнили. Сейчас снимают много сериалов, но вас не так часто можно в них увидеть. Неинтересно вам?

— Нет, скорее, возникла пауза, но сейчас все восстанавливается. Я уезжал из Москвы на два года, потом много времени театру отдал… С сериалом «Петр Лещенко» так получилось, что из-за событий в 2014 году он не вышел и на четыре года лег на полку. А с ним — и другие проекты, «Мужики и бабы», например. Замечательный исторический сериал, в котором мы с Димой Певцовым снимались. Так бывает в актерской судьбе. Работы много, снимаюсь часто, но пазл не всегда складывается. Вот вышел замечательный новогодний фильм «Баба Мороз»… Мне сейчас не хватает одной яркой главной роли, которая бы все опять поставила на свои места.

— В «Петре Лещенко» вы как раз ярко сыграли.

— Это моя отдельная боль. Сериал дошел до зрителя как-то куце. Но любители фильмов про исторических личностей его знают. Он должен был выйти в 2014 году, но тогда не та была повестка. Дальше настал период, когда я действительно отказывался от очень интересных работ, которые потом «выстрелили» у других людей. До сих пор не понимаю: почему я так поступил… После «Петра Лещенко» поставил для себя высокую планку и не хотел ее опускать. Периодически это разбивает мне сердце. Но стараюсь переживать все мужественно. Впереди у меня самый золотой возраст, поэтому унывать себе не позволяю.

— У вас есть и режиссерские работы. Например, короткий метр «Седьмой». Правда, что вы хотите снять исторический фильм?

— Может, это и нескромно…  Хотя, чего мне скромничать? Я бы хотел снять «Три сестры» Чехова. Серьезно. Думаю и думаю об этом. Главное — знаю, о чем снимать. Я  ведь много лет играю Тузенбаха в «Современнике». Антон Павлович на первом месте для меня в нашей литературе. Он непререкаемый, самый-самый главный. И очень хорошие актрисы уже есть. Не могу сказать — кто, но они есть.

«Курсанты» дали мне крылья

— Путь в актерскую профессию, казалось бы, был вам открыт. Мама — актриса, вы с детства — в театре. Но вы умудрились найти на нем тернии. Ушли из Новосибирского театрального училища потому, что поступление слишком легко далось?

— В том числе и поэтому. Ну и бесшабашность в 16−17 лет, и из дома хотелось просто уехать. А тут как раз сестра ехала в Москву, она уже устроилась работать в Московский ТЮЗ, где по сей день трудится. Но на тот момент я не думал заниматься актерской профессией всерьез. Но в Москве не поступил, уехал в Петербург, чему очень рад.

— Сейчас понимаете, чего тогда вам, юному, не хватило, чтобы быть принятым на учебу в Москве? Для вас это был удар?

— Да! Особенно в Щукинском училище. А чего мне не хватало? Да всего не хватало. И роста, и фактуры. Где-то и блата… Ведь любой набор курса — это формирование труппы. Каждому мастеру нужны актеры под репертуар, если ты не успел попасть в их число, не надо принимать это на свой счет. Это рулетка. До сих пор не могу проезжать мимо театральных вузов в момент поступления. Толпы мальчиков, девочек, их мам… У меня просто сердце разрывается. Не могу в эти глаза смотреть, всех бы взял.

— Отговаривать бы не стали?

— Нет. Поступить в театральный вуз, как говорила Раневская, это хороший повод весело провести молодость.

— А что вас удержало в профессии, в отличие от некоторых однокурсников? Съемки в кино «Пираты Эдельвейса»?

— Нет, это все-таки «Курсанты». После них возник и «Современник». «Курсанты» дали мне крылья. Потом был спектакль «Антоний и Клеопатра», роль Цезаря. Зрителям очень понравился наш Октавиан. Помню, Марина Голуб просто каталась от смеха в зале. Она все время поворачивалась к другим зрителям и говорила: «Да что это за сперматозоид-то такой?!» Она меня так называла. Потому что я весь прямо вибрировал. Вот тут-то моя вера в себя и пришла.

— Помните, на что потратили свой первый гонорар?

— Это в детстве было. Работал в театре у мамы и купил ей огромную коробку косметики. Тогда были модны большие наборы, в коробке, где выдвигались отделения. Сама коробка была в форме бабочки с крыльями. Не знаю, сохранила ли мама ее, но она вспоминает этот подарок.

— Ну и раз уж про деньги заговорили. Правда, что есть разница в зарплате между петербургскими актерами и московскими?

— Правда. Огромная разница.  Не знаю, всегда ли это было, но сейчас это есть. В Петербурге артисты очень мало получают. Даже те, которых мы, казалось бы, все знаем, зарабатывают гораздо меньше по сравнению с московскими ставками.

«Хотел стать военным»

— Вы все детство провели в театре. Наверное, в школе были популярным мальчиком. Хулиганили или примерно себя вели?

— Все успевал. Во дворе я был невероятным хулиганом. Это же еще и 90-е, Новосибирск, вах-вах-вах… Был период, когда моя мама каждый вечер вздрагивала, потому что звонили в дверь, и какие-то новости приходили про меня. Но успевал и работать в театре, и пропадать на улице, и борьбой заниматься, и всем, чем можно.

— Вы греко-римской борьбой занимались и делали успехи. Тогда думали о театральной карьере или о спортивной?

— Нет, я мечтал стать кадетом. И если бы не перелом, не травма, то на 95% уверен, что пошел бы в Суворовское училище. Просто грезил Кадетским корпусом и военной формой. Муж маминой сестры — подполковник. Они жили в Байконуре, и мы съездили к ним. Помню, как вернулся оттуда весь в значках и медалях. У меня даже погоны были, и мама каждый день перешивала мне их в садик, а потом и в первый класс. Плечики у меня были 20 сантиметров, но я ходил в огромных погонах. Помню, подходил к дяде Володе и говорил: «Дядя Володя, я видел у вас там звездочки (а у него целые коробочки звездочек для погон из Военторга стояли) знаю, что вы мне их никогда не подарите, но…» А он: «Ванечка, дорогой ты мой, возьми». В общем, вернулся я из Байконура в полной экипировке. С фляжкой ходил военной. Ремень, фляжка, пилотка — весь набор. Только автомата не хватало (смеется).

— Серьезная травма — это перлом позвоночника, который вы получили в 14 лет, занимаясь борьбой?

— Да. Самый возраст как раз был, чтобы поступать в суворовцы. И не получилось. Недавно об этом вспоминал. Ночью долго не мог уснуть. Почему-то подумал позвонить маме, спросить, как мы это пережили?  И понял, что тогда мне нормально удалось все пережить. И друзья у меня были, и девушка. Я ведь был закован в корсет от пояса до шеи, мы его обклеили вкладышами от жвачек, расписывали его прямо на мне. Но я все время лежал только на спине.  Год провел в таком жутком состоянии, и тем не менее год этот прошел как-то, были даже свои радости. Детство продолжалось так или иначе. Зато теперь я не боюсь больниц, потому что у меня были разные приключения… Боли пережил много.

— Именно в тот год задумались о театре?

— Нет, вообще не хотел нигде учиться дальше. А в театральное училище у меня все-таки была проторенная дорожка. Да, мне всегда очень нравилось кино, артисты, и творчество в моей семье всегда присутствовало. Но ведь я видел и обратную сторону всего этого, потому что вырос в театре. Поэтому какого-то трепета перед профессией  не имел. Это пришло только где-то к 25 годам, а по-настоящему сформировалось к 30 годам. Когда я понял, что это моя жизнь.